Так не бывает, – успел удивиться Валерий, но какой-то вихрь подхватил его, устремил к девушке и в последнюю секунду заставил вскочить на трамвайную подножку. Застряв в месиве распаренных тел, он снова ничего не видел, кроме высокой шеи и рыжего локона, – кругом сидели, стояли, висели на поручнях люди. Ветер из открытого окна играл локоном, как котенок лапкой.
Народ задвигался – приближалась остановка. Девушка крепче зажала под мышкой мольберт. «Художница, – с благоговением подумал Валерий и обеспокоился: – Видно, тяжелый мольберт…»
Она почувствовала взгляд, обернулась.
Валерий гордился своей способностью легко завязывать знакомства и не считал себя обделенным женским вниманием, но тут с ним случилось такое, чего не было никогда. Толпа выпихнула на площадку и, очутившись с художницей лицом к лицу, он едва не потерял сознание. Вот теперь он как-то сразу увидел ее всю от субтильных плеч в желтой футболке до стройных ножек и пальчиков, выглядывающих в открытых носах сандалий… И лицо – круглое, веснушчатое. Прекрасное, как солнце. Валерию показалось, что он знал ее всегда. Удивление в прозрачно-кофейных глазах девушки говорило о том же – она его знала, хотя оба могли поклясться: прежде они ни разу не встречались.
Валерий вышел вслед за художницей. Молча постояли друг против друга. Он, наконец, кашлянул и сказал первое, что пришло в голову:
– Я хотел бы… с вами познакомиться.
– Знакомьтесь, – улыбнулась она. – Меня зовут Валерия. Можно просто Лера.
– А я – Валерий! Можно просто Валера, – засмеялся он, и общий смех разрядил напряженную обстановку.
Потом они шли, болтая о кинофильмах, погоде, городе, певцах, песнях, – ни о чем, перебирая, нащупывая темы, и все, что бы она ни говорила, казалось ему исполненным какого-то нового смысла.
Ночью, ворочаясь без сна на узкой кровати, Валерий воспроизводил мгновения знакомства, улыбку Леры, смех, слова и ничего не мог в себе понять. У него были девчонки в сто раз красивее, эффектнее… Но милее – не было.
* * *
Жаркое марево дрожало и плавилось в воздухе. Парк в центре города был почему-то безлюден. Они расположились прямо на траве – оба, не сговариваясь, сразу плюхнулись на газон. И снова Валерий с тревогой вспомнил о том, что видел по телеку: участились укусы энцефалитных клещей. Не о себе забеспокоился, о ней. Он-то привык валяться с друзьями на траве, благо комаров и мошек в этой западно-сибирской части страны водилось немного.
– Ты художница?
– Не совсем. Собираюсь поступать в художественное училище. Работы, вот, с собой. Хочешь глянуть?
На белом акварельном листе рос багульник. Куст еще не распустился, хрупкие веточки, налитые соком весны, жили предчувствием близкого цветения. Там-сям виднелись почки, припухшие младенчески нежными раковинками в едва заметной сиренево-розовой дымке… Яр, обозначенный несколькими штрихами, напоминал морду собаки. Обрывистый берег нависал над бурливой речной стремниной.
– Слушай, это же наша река, обрыв тот же! – удивился Валерий. – Я его знаю, мы там с братом когда-то удочками рыбачили… Ты, значит, была в Якутии?
– Нет, я придумала этот обрыв. А ты разве из Якутии?
– Да.
– У меня там папа погиб.
– Вот как…
– Давно. Еще до моего рождения.
Валерий проводил девушку домой. Нес мольберт и, взрослый, двадцатитрехлетний, чувствовал себя влюбленным мальчишкой с портфелем одноклассницы. Хотелось озорничать, крутиться на штанге, написать мелком на стене дома: «Валера + Валера = любовь»… И все такое.
* * *
Комната в студенческом общежитии была узкой и длинной, как карандашная коробка. Вдоль стены помещались три кровати, напротив – тумбочки, и больше ничего. В комнате жили три цветных «карандаша»: Валерий – рыжий, Степа – черный, Володя – коричневый.
Вглядываясь ночью в стену, полную скабрезных надписей и картинок, Валерий видел чистую линию шеи, профиль с чуть вздернутым носиком, неяркие губы. Нежные, словно только что выпростанные из почки багульниковые лепестки…
Сон бежал, оставлял маяться, но ничего стыдного в бессоннице, как ни странно, не было, хотя раньше всякий раз, влюбляясь в очередную девушку, он представлял ее так и этак… Что говорить, в реальности Валерию с девушками не очень везло. Опыт с первой, затем со второй оставили после себя осадок взаимной неприязни, а у Валерия еще и вины.
Нет, если честно, Леру ему тоже хотелось раздеть. Как куклу. Посмотреть на изгибы ее тела там, где не показывают. И закрыть обратно.
– Степ, – окликнул Валерий друга, в
орохнувшегося на койке. – Если не спишь, ответь на глупый вопрос: было с тобой так, что ты смотришь на кого-то и тебе трудно дышать?
– Ага, было, – сонно отозвался Степа. – Помню, как гляну на кошек, так дышать трудно и чихать тянет от ихней шерсти.
– Аллергический ринит это называется, – хохотнул Володя, и парни дружно захрапели.
* * *
Мать называла Валерку последышем, а брат с младенчества – Неваляшкой. Брат был старше на целую жизнь – двадцать лет, и воспринимался больше как отец. Мать отличалась взбалмошным, немного истеричным нравом – под горячую руку не попадайся. Но и любила младшенького сильно, избаловать могла – не приведи Господь. Старший брат не давал. Между ними росла сестра, однако полоса, пролегшая после ее раннего замужества, резко стала глубокой, сестра – далекой, несчастливая, измученная пьющим мужем женщина.
«Что ты бесишься, Неваляшка? – брат ставил в Валеркин лоб слабый «чилим». – Ну, пьет у нее мужик, ну, руку поднял, а что ты-то, малыш, сделаешь? Ничего. Я, думаешь, не пытался вмешаться? Она сказала: «Люблю его, не тронь». Любит, понимаешь? А пока любит, наше с тобой дело – сторона».
Валерка терпеть не мог, когда брат называл его детским прозвищем, и, плача, кричал: «Сам Ванька-встанька! Пусть хоть любит, хоть не любит, а вот вырасту и ноги-руки гаду выдерну!»
Валерке стукнуло семь, когда брат скинул его с лодки в реке. Беспорядочно молотя по воде руками, мальчик упорно шел ко дну. Вытаращенные в ужасе глаза уже видели мутно-зеленый подводный мир, но большие руки подхватили твердо, надежно. Валерка вынырнул, солнце ударило в глаза. Выплюнул воду, задвигался… и поплыл.
«Прости, Неваляшка, – шепнул брат и тихонько подул в лицо, щекотно коснувшись щетиной небритого подбородка. – Зато ты научился плавать».
Валерка закрыл глаза. Почему-то хотелось плакать от нечаянной ласки. Хотелось думать, что брат – не брат на самом деле, а отец.
Отец умер давно. Валерка его не помнил.
…А брата – помнил и любил всегда.
* * *
Едва зашел в комнату, налетели Степа с Володей:
– Сестренка, что ли, приехала? Познакомь!
– Какая сестренка?
– Какая-какая, твоя! С которой вы давеча по парку гуляли. Мимо нас прошел и не заметил. Ваще!
– С чего взяли, что сестренка?
– Мы, такие, глядим – идут, оба одинаковые, рыжие, только один побольше и постарше.
– Я Степке говорю: «Братишка», а он: «Девчонка». И точно – сестрица, оказывается.
Валерий как раз сегодня при встрече отметил, что после стрижки Лера в широких шортах и футболке походит на мальчишку.
– Не сестра.
– А кто?
– Так… Знакомая.
* * *
Он подрабатывал, где только мог. Не гнушался ни протиркой полов в бане, ни разгрузкой товарняка. Валерий умел экономить и не просил у матери денег. А теперь стал откладывать НЗ на покупку двух билетов. Домой, на родину. До окончания сессии осталось немного.
Они встречались каждый день. Разговаривали, валяясь на траве в парке. Несмотря на разницу в возрасте, нашлось много общего. Любили одни и те же песни и кино, читали одни и те же книги. Смеялись над собой, обнаружив, что оба съедают счастливые трамвайные билеты…
– Может, зайдешь? – однажды спросила она у подъезда. – Мамы с бабушкой нет дома, поехали на дачу.
Он поднялся по гулкой лестнице старинного дома со стесненным сердцем. Понимал, что сегодня, сейчас – сейчас! – что-то произойдет. С другой бы девчонкой уже давно прикинул – что да как, но не с ней. Не с Лерой.
Она тоже казалась смущенной. Ткнув Валерия в грудь, опрокинула его на диван.
– Я сейчас, чай поставлю, – и убежала в кухню.
Он посидел, огляделся. В доме было простенько и уютно. Валерий дотянулся до угла книжного шкафа. Там на широкой полке лежали тяжелые семейные фотоальбомы. Есть, наверное, где Лера маленькая, в садике и школе.
…Он не мог захлопнуть раскрытый на середине альбом. Застыл, остановившись взглядом на родном лице. С фотографии на него в упор, без улыбки смотрел брат.
– Это мой папа, – сказала, вернувшись из кухни, Лера. – Здорово я на него похожу, правда? Они с мамой работали в одной геологической партии. Мама рассказывала, что его завалило насмерть, когда начался камнепад. Пришлось ей вернуться домой к бабушке с дедом. Она тогда мной беременная была. Папе не успела сказать… Что с тобой, Валера? Тебе плохо? Почему ты молчишь, Валера?!
