День печати — День печали

Лет так …дцать назад переступив порог прародительницы «Эхо столицы» — незабвенной «Эхо недели», первым, кого я увидела в редакции, был невысокий человек, с развевающимися седыми волосами, с блокнотом в одной руке и сигаретой в другой. Пыхнув сигаретным дымком, он резво пробежал мимо, крикнув на ходу приветствие. Именно пробежал, что не совсем согласовывалось с возрастом. Этим удивил, а позже удивлял и удивлял бесконечно, пунктирно раскрывая свою сложную, богатую на парадоксы биографию.

И куда только не забрасывала его судьба! Был первоклассным сыскарем где-то в Средней Азии, познал по чужому оговору и места не столь отдаленные… Обожал свою жену. Рассказывал: «Бывало, идем вместе: она — бывшая пловчиха, выше меня, статная, красивая, а рядом я – маленький, черненький. Люди оборачивались…» Среди множества эпитетов, которыми он ее называл, запомнилось «Хлебушка». Очевидно, для него, бывшего детдомовца, это было самым большим мерилом уважения, любви, значимости.

Он прибегал в редакцию, вкусно закуривал, вприкуску с крепким кофе, щурился: «Ну, как дела?» За формальным вопросом стояло неформальное участие. В конце лихих 90-х многие из нас переживали острую нехватку денег, и Василий Гаврильевич, или просто дядя Вася, часто выручал меня до зарплаты, являя редкую способность радоваться тому, что может помочь.

Журналисту, пишущему на острые темы, часто «светят» иски в суд. Вычитывая мои материалы на предмет судебной «неприкосновенности», он вольно или невольно стал первым учителем в моих тогда еще робких журналистских расследованиях. Нам еще не был знаком термин «журналист-расследователь», кем, несомненно, и был Василий Гоголев, успешно сочетающий умение качественно защищать в суде с умением писать. Эти две его ипостаси помогали и дополняли друг друга.

Пожалуй, ближе мы подружились, когда я уже работала в «Эхо столицы». В мир ворвались новые технологии: компьютеры, смешно вспомнить, пейджеры, которые поначалу казались нам чуть ли не верхом технической мысли. Он же стучал на старенькой печатной машинке, а то и вовсе писал от руки. Впрочем, как и я, но в новом «Эхе» он так и не прижился. Не потому что не пришелся ко двору – его публикации, как всегда, были актуальны и востребованы, но он скучал по старой редакции, бывшему коллективу, да и ко мне, очевидно, вначале потянулся, как к осколочку бывшего «Эха», позже разглядев родственную душу. Когда он приходил, мы подолгу зависали в курилке. Говорили «за жизнь», с жаром обсуждали материалы, иногда спорили. Юношеский максимализм, в конце концов, спотыкался о мудрость и жизненный опыт (в то время меня, мать троих детей, сложно было назвать юной, но максимализм-то оставался!) Впрочем, бывало и наоборот.

Как-то он попросил меня дописать до конца материал о парне, которого подозревали в убийстве. Основания были весьма невнятные – его фамилию назвал один из свидетелей, выдвинувший свою, довольно нелепую версию мотива преступления. За эту версию следствие из-за беспомощности и, очевидно, боязни, как бы дело не «заглухарилось», и ухватилось, несмотря на вроде бы железное алиби. Василий Гаврильевич предоставил мне все добытые им материалы, разжевал фабулу, на пальцах объяснил юридические заморочки запутанного дела и познакомил с парнем, который в то время вышел из СИЗО под залог.

Почему-то просьба дописать за него наполовину уже готовый материал меня совсем не удивила, хотя никогда раньше он мне ничего подобного не поручал. Я тогда, конечно, не могла даже представить, что это своеобразная эстафетная палочка, что через несколько дней его не станет, а публикация, подписанная двумя фамилиями, выйдет уже после его смерти…

Позже с героя нашего очерка были сняты все обвинения, он был полностью реабилитирован, а еще позже был найден и осужден истинный убийца.

Как-то отвечая на мой вопрос, Василий Гаврильевич сказал, что главное для него в его правозащитной деятельности отнюдь не слава и не деньги, а чувство равновесия. Только сейчас сама журналист-правозащитник, я могу понять, что он имел в виду…

Прерванный полет

День печали… Как-то на остановке я увидела Андрея Васильевича Аргунова, редактора сахаязычного приложения «Киин куорат». Я не знаю, как он пришел в профессию, но влюбленный в небо авиатор в прошлом, он был редактором, для которого все полеты и устремления были связаны с газетными полосами. Редко кто умел так ценить и радоваться чужой строке, живому общению, творческой удаче. Живой, энергичный, очень работоспособный, бывало, он отпускал в отпуск всех своих сотрудников («творческому человеку обязательно нужен отдых!»), оставаясь в газете и швецом, и жнецом, и на дуде игрецом, опираясь на общественных корреспондентов, в основном стариков, которые ходили за ним по пятам.

В тот год мы не пошли на официальный бал прессы, устроив праздник прямо в «бункере». Так мы называли свою редакцию без единого окна, располагавшуюся тогда в техническом помещении «Сахаполиграфиздата». Было как-то особенно душевно, очень весело, мы то и дело «взрывались» смехом. Без всякой связи с тем, что говорилось ранее, Андрей, вдруг повернув ко мне смеющееся лицо, сказал: «Помнишь, ты хотела написать обо мне очерк?» Я засмеялась, мол, и сейчас хочу, обязательно напишу, какие наши годы! Он покачал головой и, как показалось, пошутил: «Полтинник уже стукнул. Другой информационный повод – только смерть, но некролог обязательно напиши!» Очень скоро мне пришлось исполнять его просьбу. Его не стало на следующий же день…

…Увидев его, я рванулась, и он обернулся. Но это был совсем другой человек. Долго не могла избавиться от наваждения и прийти в себя. Андрея Васильевича к тому времени уже несколько лет не было в живых… В этот день на журналистскую практику в газету пришла его дочь, Леночка Аргунова. Такая вот получилась преемственность поколений.

Буба – самый молодой

Дмитрий Софронович Бубякин, как мы шутили, молодой человек 70 с лишним лет. Когда-то за ним тянулся шлейф диссидента, потому что некогда в Москве он, еще молоденький репортер, спросил на конференции главного редактора газеты «Правда»: «Когда «Правда» будет писать правду?» За этот вопрос правдолюбцу пришлось долго расплачиваться и потерей работы, и прочими «благами». Но позже он работал собственным корреспондентом ТАСС по Якутии, а на перечисление всех его регалий не хватило бы и четверти страницы.

Для нас он был просто Бубой, смешливым и заводным, шутя, отписывал блестящие материалы, сыпал прибаутками, отплясывал на корпоративах, и был настолько молод душой, что мы забывали поздравить его в День пожилых людей. Он во многом был первым. Первым в Якутии сфотографировал НЛО (фото опубликовали в центральных изданиях), первым заговорил о подземных взрывах, нарушивших экологическое равновесие, одним из первых овладел компьютерной грамотой и, пожалуй, первым приобрел то, что казалось нам верхом прогрессивной человеческой мысли, – ноутбук. Бережно храню его книгу с очень теплой надписью и автографом автора…

Знать и помнить…

Когда много лет назад меня спросили, кто для меня в Якутии журналист № 1, я, не задумываясь, ответила: «Волков». Его я помню с легендарной «Молодежки», которой зачитывалась еще в старших классах. Эдуард Волков, знаменитый Тарагай Бере, устраивал нам, по приглашению тогдашнего редактора «Эха» Андрея Петрова «разборы полетов». Иной раз в редакторской просто стекла дрожали от нашего хохота. Но никто не обижался, потому что Эдуард Семенович умел не обидно с тонким интеллигентным юмором, щадя самолюбие авторов, указать на ошибки и просчеты в публикации.

Помню, в один из Дней печати я столкнулась с Александром Васильевичем Петровым, одним из редакторов легендарной «Молодежки», с которым мне посчастливилось немного поработать в «Эхо недели». Он стоял у дверей зала, за которым говорились бравурные речи, кого-то поздравляли, отмечали, хлопали… «Ничего себе, Вика, — сказал он, — я тут заглянул, а никого почти не знаю. И меня почти никто… Странно как-то, а ведь было время…» И мне стало неловко, потому что в День печати он стоит за дверями, а не сидит где-нибудь в президиуме вместо чиновников, пришедших поздравить журналистов…

Сложно смириться со смертью Русика — Руслана Кривогорницына и Ивана Булдакова, который на самом деле был Титов. Со смертью всегда сложно смириться, но здесь сложно вдвойне, потому что оба они были еще очень молоды…

— Мы их не знаем, никто их уже и не помнит. Вы попробуйте набрать в поисковике их имена и ничего не найдете! Нужно писать о живых! – говорит моя молодая коллега. Но это в ней просто говорит юношеский максимализм.

Их почти не коснулось наше лукавое время, а если и коснулось, они сами по ментальности были совершенно далеки от пиара, учредителей, от фразы «кто музыку заказывает, тот девушку и танцует», они никогда не слышали, по крайней мере, в свой адрес намеков о «второй древнейшей». Они были журналистами в самом глубоком и полном понимании нашей профессии. И нам стоит это знать и помнить.