Версия газеты и уполномоченной
«Задержанный юноша уже обращал на себя внимание, — заявила Уполномоченный по правам ребенка Анна Соловьева на заседании Общественной палаты, поведав о том, что еще, будучи пятиклассником, он участвовал в травле своего одноклассника, который покончил жизнь самоубийством после того, как приглашенный в школу экстрасенс обнаружил в нем некие изъяны. Когда об этом стало известно всем, то ребенку, которому и без того приходилось нелегко из-за заболевания, просто не дали житья».
Если нагромождать неточности одна на другую, то любая ситуация может выглядеть так, как этого требует ситуация.
После страшной трагедии– добровольной кончины 14-летнего Вани, последовавшей в сентябре 2010 года его безутешная мать обратилась к Уполномоченной по правам ребенка. Анна Соловьева не сочла необходимым проверить все, что поведали ей при встрече, сразу и безоговорочно поверив женщине на слово. Газета, ухватившись за «жареный» материал также не удосужилась проверить достоверность сведений, к примеру, послать журналиста в Черкех, чтобы на месте разобраться в ситуации. Журналист же посчитал возможным, выстроить публикацию на рассказе матери, дополнив ее комментариями завуча и слишком легковерной Уполномоченной.
По версии газеты и уполномоченного по правам ребенка к мысли свести счеты с жизнью, Ваню подтолкнули несколько моментов. Дети, подначиваемые классным руководителем, написали письмо на имя директора школы, что не хотят с ним учиться. Экстрасенс, которого пригласил все тот же учитель, прилюдно провел обряд экзорцизма – сообщив, что в ребенка вселился дьявол, постарался его изгнать. Но апогеем, поставившим точку на жизни ребенка, был отказ школы обучать не совсем обычного ребенка.
Чаще всего мы верим печатному слову. Республика содрогнулась, узнав из многотиражного издания о том, как одноклассники во главе с классным руководителем довели мальчика до самоубийства.
Если бы в Черкехе провели проверку, то уполномоченный и журналист выяснили бы не полуправду, а просто правду.
ЧТО ГОВОРЯТ ФАКТЫ
Одноклассники действительно писали письмо на имя директора школы о том, что не хотят учиться с Ваней. Мало того, к руководству школы с тем же вопросом обращались и родители детей. Вопрос стоял вовсе не о неприятии инклюзивного образования (к примеру, в той же школе без особых проблем обучалось еще двое детей, рекомендованных медико-педагогической комиссией в школу восьмого вида), а о том, что у ребенка случались неуправляемые приступы агрессии, и это представляло опасность. Факт вроде бы имел место быть: письмо было. Правда, классный руководитель в это не был посвящен. Узнав о нем, он провел беседы с классом на тему толерантности и любви к ближнему. Могло ли письмо так подействовать на ребенка? Нет. Ваня, по словам одноклассников, отличался особой незлопамятностью, почти мгновенно забывая обиды. Он вряд ли помнил о письме. Но помнила мать Вани, подав этот факт как случившийся только что и подтолкнувший сына к суициду. Но письмо было написано за 10 месяцев до трагической смерти.
Биоэнергетик (который, соглашусь, по определению не дол-жен был находиться в учебном заведении) проводил в школе сеансы биоэнергетики вовсе не по приглашению классного руководителя, и это также установленный факт.
Мать Вани дала согласие на сеанс. Кроме Вани объектом сеанса попеременно стали еще несколько детей. Со стороны это выглядело как то, что приглашенный человек просит закрыть глаза и, не прикасаясь, совершенно молча водит рука-ми. Ни о каком изгнании дьявола не было и речи. Позже биоэнергетик сказал матери, что ребенок испытывает состояние тревожности. Для Вани, как и для других детей это не было событием, выходящим из ряда вон, и о нем благополучно забыли. Впоследствии, спустя девять месяцев в устах матери это событие приобрело зловещий оттенок.
Наконец, мать обвинила школу в том, что Вани не стало потому, что ему было отказано в обучении в этой школе. Но в этом тоже нет правды. На педсовете, состоявшемся за несколько дней до трагедии, матери сообщили, что Ваня остается учиться в этой же школе.
Все, кто знал Ваню, утверждают, что он не походил на забитого, угнетаемого ребенка. Он был изгоем, прежде всего, в своей семье. Ненужным, досадным, нелюбимым… Накануне трагедии соседи слышали скандал в его доме, но версия о том, что суицид был связан, в первую очередь, с проблемами в семье, даже не рассматривалась. Как же одноклассники и классный руководитель могли«оказывать на него давление», если Ваня ушел из жизни сразу после трех месяцев летних каникул, так и не встретившись с «мучителями»?
Полагаю, что Соловьева впоследствии поняла, что все обстоит несколько иначе и пожалела о своих когда-то необдуманных словах. Газете же правда была не особо важна. Ведь пострадает престиж издания, до правды ли тут! И совершенно неважно, что в новых ужасающих сообщениях о черкехском деле, классный руководитель, к примеру, «превратился» в женщину. Подумаешь, учителя назвали учительницей, главное– какой эффект!
По этому случаю в возбуждении уголовного дела было отказано из-за отсутствия состава преступления. Но по настоянию Соловьевой, уголовное производство в отношении учителя начиналось вновь и вновь, и уже стало настоящей травлей. Следствию, похоже, дали задание, во что бы то ни стало обвинить учителя.
ПРАВА«ДРУГИХ» ДЕТЕЙ НАРУШАТЬ МОЖНО?
Только в первую волну следственных действий одноклассники Вани семь раз давали показания в присутствии законных представителей и педагогов, беседовали с участковым милиционером, членами разных комиссий. Давали показания представителю следственного комитета Чурапчинского улуса, исполняющему обязанности прокурора Таттинского улуса. Следственный комитет Таттинского улуса встречался с детьми четыре раза. Кроме этого комиссия Министерства образования РС(Я) провела письменный опрос учащихся с целью выявления тревожности в школе по факту суицида.
Вопреки закону следователи засыпали детей вопросами, из которых следовало, что их заведомо считают виновными. Детям приходилось оправдываться в поступках, которые они не совершали. Например, издевался ли ты над одноклассником? Подстрекал ли учитель написать заявление об отказе учиться вместе с ребенком?
Детей и педагога обвиняли даже в том, что они называли одноклассника именем, данным ему с рождения родителями (Имя было изменено при получении ребенком паспорта).
В дни, когда в школе велись следственные мероприятия, ученики оставались после уроков (нередко для этого прерывали учебный процесс. – Авт.) иной раз до ночи, ожидая вызова следователя. Заставили прийти и дать показания даже девочку с высокой температурой, которой пришлось встать с постели. В противном случае грозили серьезными последствиями. В результате всех этих мероприятий дети пропустили в общей сложности более сорока(!) уроков. Кривая успеваемости учащихся резко пошла вниз. Стоит ли говорить, что сам факт гибели одноклассника и последовавшие многочисленные следственные мероприятия подорвали и без того хрупкую психику подростков? Дети отказывались идти в школу, испытывали страх по отношению к следователям, психологам и журналистам. Тут бы Уполномоченному по правам ребенка задуматься об их правах, нарушенных по ее милости. Или она делит детей на«хороших» и«плохих», чьи права нарушать позволено?
По итогам журналистского расследования в Черкехе мной был написан обширный материал, который был опубликован без малого год после трагедии. Там были такие строки:
«У якутов не принято говорить и вспоминать вслух тех, кто ушел из жизни не от старости и не по болезни. Иначе мятущаяся не успокоенная душа будет сеять среди живущих раздор и смуту, тревожа их душевный покой, воздавая местью за свою несчастную жизнь и страшный уход из нее».
Слова, к сожалению, оказались пророческими. Произошло другое громкое событие, которое, несомненно, имеет с первым прямую причинно-следственную связь. Газета, вкупе с детским обмундсменом не преминула высказаться, не сумев скрыть торжество и злорадство, и вновь нагородив одну неточность на другую. Действительно, потерпевшими в этой истории оказались мать и две дочери. Младшей – 13, старшей – чуть за30 лет, она вряд ли подпадает под определение«ребенок». (В«ЯВ» …порубившем топором женщину и двух детей). На остальных неточностях даже не стоит останавливаться, но как можно понять то, что Уполномоченный по правам ребенка открыто называет имя и фамилию, все персональные данные несовершеннолетнего до вынесения приговора? Или снова идет деление на«хороших и «плохих» детей, чьи права можно беззастенчиво нарушать?
Можем ли мы быть уверенными в том, что преступление совершил именно он?
Продолжение следует…
